По­сле че­ты­рех ме­ся­цев оже­с­то­чен­ных бо­ев за Ста­лин­град, на рас­све­те 19 но­я­б­ря 1942 го­да на­ча­лась опе­ра­ция «Уран». В те­че­ние 5 дней удар­ные груп­пи­ров­ки войск трех фрон­тов про­рва­ли обо­ро­ну про­тив­ни­ка, раз­гро­ми­ли две ру­мын­ские ар­мии и 23 но­я­б­ря со­мк­ну­ли в рай­о­не го­ро­да Ка­ла­ча коль­цо ок­ру­же­ния 330-ты­сяч­ной груп­пи­ров­ки не­мец­ких войск.
Ког­да 22 но­я­б­ря 1942 г. про­те­с­тан­ты от­ме­ча­ли день по­ми­но­ве­ния усоп­ших, в рас­по­ло­же­нии не­мец­ких войск 6-й ар­мии Па­у­лю­са уже мно­гие до­га­ды­ва­лись об ок­ру­же­нии их со­вет­ски­ми вой­ска­ми. Имен­но тог­да по­яви­лись пер­вые при­зна­ки па­ни­ки в не­мец­ких ча­с­тях. До то­го они во­е­ва­ли упор­но и уме­ло. Врач од­ной из не­мец­ких ча­с­тей под Ста­лин­гра­дом офи­цер вер­мах­та Курт Рой­бер на­звал эту да­ту днем «со­мне­ний, смя­те­ния и ужа­са». Би­о­гра­фия его не­о­быч­на.
Он ро­дил­ся 26 мая 1906 го­да в Кас­се­ле в ре­ли­ги­оз­ной се­мье, учил­ся те­о­ло­гии в Мар­бур­ге, слу­жил свя­щен­ни­ком в де­ре­вен­ской церк­ви в Вих­ман­сха­у­зе­не. По­том судь­ба све­ла его с из­ве­ст­ным мыс­ли­те­лем, му­зы­кан­том, вра­чом и мис­си­о­не­ром Аль­бер­том Швей­це­ром. По его со­ве­ту де­ре­вен­ский свя­щен­ник стал изу­чать ме­ди­ци­ну. На­ка­ну­не вой­ны, в 1938 го­ду, Курт Рой­бер по­лу­чил сте­пень док­то­ра ме­ди­ци­ны. Его на­уч­ным ин­те­ре­сом ста­ла эти­ка вра­чеб­но­го де­ла. В по­след­ние го­ды пе­ред вой­ной у не­го от­крыл­ся еще один дар — ху­дож­ни­ка. В это вре­мя он был от­цом тро­их де­тей: двух до­че­рей и сы­на.
В сво­их про­по­ве­дях у се­бя на ро­ди­не Курт Рой­бер от­кры­то кри­ти­ко­вал на­ци­о­нал-со­ци­а­лизм. Ка­ким об­ра­зом он из­бе­жал уча­с­ти мно­гих сво­их кол­лег свя­щен­ни­ков — не­мец­ко­го конц­ла­ге­ря — не­из­ве­ст­но.
К ка­то­ли­че­с­ко­му Рож­де­ст­ву Курт Рой­бер, врач 16-й тан­ко­вой ди­ви­зии, пре­вра­тил свой блин­даж в ху­до­же­ст­вен­ную сту­дию. Один из ри­сун­ков был вы­пол­нен им ку­с­ком уг­ля на об­рат­ной сто­ро­не рус­ской ге­о­гра­фи­че­с­кой кар­ты. Впос­лед­ст­вии он по­лу­чил на­зва­ние «Ста­лин­град­ская ма­дон­на». На нем изо­б­ра­же­на Бо­го­ма­терь, неж­но об­ни­ма­ю­щая мла­ден­ца Ии­су­са. Над­пи­си гла­сят: «[Зи­ма]. 1942. Ночь в кот­ле. Кре­пость Ста­лин­град. Свет, жизнь, лю­бовь».
Как на­пи­шет по­сле вой­ны в сво­ей кни­ге о Ста­лин­гра­де бри­тан­ский ис­то­рик Эн­то­ни Би­вор: «Каж­дый, кто вхо­дил в его зем­лян­ку, вос­хи­щен­но за­ми­рал на по­ро­ге. Мно­гие на­чи­на­ли пла­кать. К ве­ли­чай­ше­му сму­ще­нию Рой­бе­ра, его блин­даж в Рож­де­ст­во пре­вра­тил­ся в ме­с­то па­лом­ни­че­ст­ва, не­кое по­до­бие свя­ти­ли­ща, ку­да сол­да­ты при­хо­ди­ли по­мо­лить­ся». Со­хра­ни­лись сви­де­тель­ст­ва со­слу­жив­цев Рой­бе­ра о том, ка­кое силь­ное воз­дей­ст­вие ока­зы­ва­ла на­ри­со­ван­ная им Ма­дон­на на их за­шо­рен­ные умы. Она уте­ша­ла, жа­ле­ла, про­ща­лась и про­ща­ла. Это бы­ло при­ми­ре­ние сре­ди вой­ны.
Боль­ной ко­ман­дир од­но­го из ба­та­ль­о­нов 16-ой тан­ко­вой ди­ви­зии был от­прав­лен од­ним из по­след­них не­мец­ких са­мо­ле­тов из Ста­лин­град­ско­го кот­ла в Гер­ма­нию. Док­тор Рой­бер по­про­сил его за­брать по­да­рок же­не — «Ста­лин­град­скую Ма­дон­ну». В пись­ме ей, пол­ном по­ка­я­ния и сты­да за то, что тво­ри­ли нем­цы в Рос­сии на пу­ти к Ста­лин­гра­ду, он пи­сал, не ви­дя смыс­ла скры­вать прав­ду: «Вряд ли у нас есть хоть ка­кая-то на­деж­да». Он на Вос­точ­ном фрон­те ос­та­вал­ся са­мим со­бой и ри­со­вал рус­ских жен­щин, ста­ри­ков, де­тей. «Каж­дое ли­цо для не­го бы­ло про­зрач­ным…» — ска­жет по­том его же­на, до ко­то­рой до­шли 150 изо­б­ра­же­ний «лю­дей Вос­то­ка». Еще он ока­зы­вал по­мощь со­вет­ским во­ен­но­плен­ным, ле­чил граж­дан­ских жи­те­лей. В сво­их пись­мах он с удив­ле­ни­ем рас­ска­зы­вал, как го­ря­чо мо­ли­лись про­стые рус­ские лю­ди в раз­ру­шен­ном Ста­лин­гра­де. Курт Рой­бер скон­чал­ся в ла­ге­ре для не­мец­ких во­ен­но­плен­ных в Ела­бу­ге 20 ян­ва­ря 1944 г.
«Ста­лин­град­ская Ма­дон­на» бы­ла пе­ре­да­на де­ть­ми Кур­та 26 ав­гу­с­та 1983 го­да в цер­ковь кай­зе­ра Виль­гель­ма в Бер­ли­не. Этот об­раз Бо­го­ма­те­ри, на­пи­сан­ный их со­оте­че­ст­вен­ни­ком на пе­пе­ли­ще Ста­лин­гра­да, стал для нем­цев од­ним из до­ро­гих и горь­ких сим­во­лов той вой­ны. Ко­пии «Ста­лин­град­ской ма­дон­ны» ра­зо­шлись по ми­ру.
В пер­вый день по­сле Рож­де­ст­ва 1942 го­да тем­пе­ра­ту­ра в меж­ду­ре­чье Вол­ги и До­на упа­ла до ми­нус 25 гра­ду­сов. Во­да в бом­бо­вых во­рон­ках, ка­ки­ми бы они не бы­ли глу­бо­ки­ми, про­мер­за­ла до дна. Не­мец­кие ка­пел­ла­ны слу­жи­ли под за­вы­ва­ние ве­т­ра и хло­па­нье бре­зен­то­вых па­ла­ток.
Би­вор опи­сы­ва­ет, как на ка­то­ли­че­с­кое Рож­де­ст­во «не­мец­кие сол­да­ты в Ста­лин­град­ском кот­ле со­би­ра­лись у ра­дио­при­ем­ни­ков, что­бы по­слу­шать «Рож­де­ст­вен­скую про­грам­му ра­дио Ве­ли­кой Гер­ма­нии». К их удив­ле­нию, дик­тор Бер­лин­ско­го ра­дио объ­я­вил: «В эфи­ре Ста­лин­град». А вслед за тем хор за­пел «Ти­хая ночь, свя­тая ночь».
Имен­но это мо­лит­вен­ное пес­но­пе­ние ча­ще все­го зву­ча­ло в не­мец­ких зем­лян­ках в ста­лин­град­ском кот­ле в Рож­де­ст­вен­скую ночь. Не­мец­кие сол­да­ты рас­пе­ва­ли ее при све­те за­ра­нее при­па­сен­ных свеч­ных огар­ков. То там, то тут раз­да­ва­лись при­глу­шен­ные ры­да­ния. Мно­гие из слу­шав­ших ра­дио в кот­ле при­ня­ли пе­ре­да­чу из Бер­ли­на за чи­с­тую мо­не­ту, но те, кто по­стар­ше, бы­ли край­не воз­му­ще­ны. Они по­ня­ли, что за­пись сде­ла­на в Бер­ли­не, а не на бе­ре­гах Вол­ги. И до них, ис­крен­не ве­рив­ших в Спа­си­те­ля и со сле­за­ми на гла­зах мо­лив­ших­ся в эту Рож­де­ст­вен­скую ночь в ле­дя­ном, кро­ва­вом и пси­хи­че­с­ки поч­ти не­вы­но­си­мом коль­це ок­ру­же­ния, вдруг до­шло, что их пре­да­ли. А жут­кую ин­сце­ни­ров­ку Геб­бель­са они по­счи­та­ли за об­ман как их близ­ких, так и все­го не­мец­ко­го на­ро­да.
Геб­бельс уже ус­пел про­воз­гла­сить гря­ду­щий пра­зд­ник «Рож­де­ст­вом не­мец­кой на­ции», воз­мож­но за­го­дя го­то­вя на­род к из­ве­с­тию о Ста­лин­град­ской тра­ге­дии».
К Рож­де­ст­ву тща­тель­но го­то­ви­лись в ок­ру­жен­ной ар­мии Па­у­лю­са. Су­дя по вос­по­ми­на­ни­ям тех, кто ос­тал­ся в жи­вых, и по мно­го­чис­лен­ным (бо­лее ты­ся­чи) пись­мам нем­цев, по­пав­шим в рас­по­ря­же­ние шта­ба Дон­ско­го фрон­та из сби­то­го не­мец­ко­го транс­порт­но­го са­мо­ле­та, под­го­тов­ка к Рож­де­ст­ву в 6-й ар­мии на­ча­лась уже в на­ча­ле де­ка­б­ря. То есть за­дол­го до то­го, как тан­ко­вые ди­ви­зии Го­та ус­т­ре­ми­лись на се­вер в по­пыт­ке деб­ло­ки­ро­вать ок­ру­жен­ную ар­мию Па­у­лю­са. По­это­му мо­ти­ва­ми ста­ра­тель­ной под­го­тов­ки к пра­зд­ни­ку бы­ли, ско­рее все­го, тра­ди­ции, на­деж­да на чу­до и стрем­ле­ние от­ре­шить­ся от жут­кой ре­аль­но­с­ти. В дни, пред­ше­ст­во­вав­шие ка­то­ли­че­с­ко­му Рож­де­ст­ву в де­ка­б­ре 1942 го­да, мно­гие не­мец­кие сол­да­ты и офи­це­ры в Ста­лин­град­ском кот­ле вспо­ми­на­ли дет­ст­во, род­ные ме­с­та, се­мью и об­ра­ща­лись с мо­лит­ва­ми к Все­выш­не­му.
Был сре­ди них и уча­ст­ник Пер­вой ми­ро­вой вой­ны пол­ков­ник Лу­ит­польд Штейд­ле, ко­ман­дир 767-го гре­на­дер­ско­го пол­ка 376-й пе­хот­ной ди­ви­зии. По­зд­нее он вспо­ми­нал: «До Рож­де­ст­ва ос­та­лось все­го два дня. И мы сно­ва бу­дем же­лать друг дру­гу сча­с­тья и уда­чи, хо­ро­шо зная, что все это пу­с­тые сло­ва. Я уже не­сколь­ко раз встре­чал Рож­де­ст­во на фрон­те и знаю, что и в пра­зд­нич­ные дни идет стрель­ба, слыш­ны раз­ры­вы руч­ных гра­нат и гиб­нут лю­ди. И в то же са­мое вре­мя в церк­вах мо­лят­ся Бо­гу, про­сят, что­бы, на­ко­нец, на­сту­пил мир на зем­ле… Ко­щун­ст­вом зву­чит сло­во «бо­го­слу­же­ние» в ус­тах тех, кто по­ви­нен во всех этих зло­де­я­ни­ях. При­чем здесь ве­ра, взы­ва­ю­щая к серд­цу, к со­ве­с­ти?
Ве­ро­ят­но, по этой при­чи­не бо­го­слу­же­ния в вер­мах­те, как и в Пер­вую ми­ро­вую вой­ну, по­се­ща­ют­ся мно­ги­ми сол­да­та­ми и офи­це­ра­ми… Они пы­та­ют­ся хоть на мгно­ве­ние уй­ти в се­бя, да­же ес­ли и в эти ча­сы гре­мит ору­дий­ная ка­но­на­да.
Не­воль­но мои гу­бы шеп­чут мо­лит­ву, ко­то­рую я в ран­нем дет­ст­ве слы­шал от ба­буш­ки: «По­ми­луй, Бо­же!»
Я вспо­ми­наю про­стые и пом­пез­ные по­ход­ные ал­та­ри, пе­ред ко­то­ры­ми я ког­дали­бо мо­лил­ся как сол­дат. Вот ря­дом с раз­ру­шен­ны­ми кре­с­ть­ян­ски­ми до­ма­ми ша­та­ю­щий­ся, вет­хий, стер­тый стол, по­кры­тый по­лот­ни­щем па­лат­ки. На нем — пе­ре­нос­ной ал­тарь: ма­лень­кая ка­мен­ная плит­ка с пя­тью вы­се­чен­ны­ми на ней кре­с­та­ми, на ко­то­рых в по­ру ран­не­го хри­с­ти­ан­ст­ва со­вер­ша­лись пер­вые бо­го­слу­же­ния. Под ни­ми встав­ле­ны мо­щи свя­тых, сим­во­ли­зи­ру­ю­щие по­гре­бе­ния му­че­ни­ков...
Эти вос­по­ми­на­ния на­хлы­ну­ли на ме­ня под Ста­лин­гра­дом. Всю­ду, где сту­пал не­мец­кий сол­дат­ский са­пог, это бы­ло свя­то­тат­ст­вом и ко­щун­ст­вом. Та­ко­ва од­на из мно­гих мрач­ных глав на­шей «слав­ной гер­ман­ской ис­то­рии», и ни­ка­кое бо­го­слу­же­ние не мо­жет изъ­ять это из па­мя­ти».
Воз­вра­тив­шись на ро­ди­ну из пле­на, Штейд­ле всту­пил в Хри­с­ти­ан­ский Де­мо­кра­ти­че­с­кий со­юз, стал чле­ном По­ли­ти­че­с­ко­го ко­ми­те­та этой пар­тии. В Гер­ман­ской Де­мо­кра­ти­че­с­кой Ре­с­пуб­ли­ке он за­ни­мал пост ми­ни­с­т­ра здра­во­о­хра­не­ния, а за­тем был обербур­го­ми­с­т­ром го­ро­да Вей­ма­ра.
Дру­гой офи­цер вер­мах­та, уча­ст­ник бит­вы на Вол­ге, Ио­а­хим Ви­дер вер­нул­ся из со­вет­ско­го пле­на в За­пад­ную Гер­ма­нию, в Мюн­хен, где все вре­мя ра­бо­тал биб­ли­о­те­ка­рем в Мюн­хен­ской биб­ли­о­те­ке. В его кни­ге «Ка­та­ст­ро­фа на Вол­ге» мно­гое со­звуч­но то­му, о чем пи­сал Штейд­ле.
Ви­дер — сын ка­то­ли­че­с­ко­го свя­щен­ни­ка, весь­ма ре­ли­ги­оз­ный че­ло­век, ко­то­ро­го не за­по­доз­ришь в сим­па­ти­ях к ком­му­ни­с­там. В 6-й ар­мии он был офи­це­ром для осо­бых по­ру­че­ний и офи­це­ром раз­ве­дот­де­ла 8-го ар­мей­ско­го кор­пу­са этой ар­мии.
Он, в ча­ст­но­с­ти, пи­шет: «То, что про­изо­ш­ло под Ста­лин­гра­дом, по мо­е­му глу­бо­ко­му убеж­де­нию, нель­зя свя­зы­вать ни с ка­ки­ми жерт­ва­ми и по­ра­же­ни­я­ми, без ко­то­рых ко­неч­но не об­хо­дит­ся ни од­на вой­на… Со­зна­тель­но до­ве­дя де­ло до ка­та­ст­ро­фы, на­ши ру­ко­во­ди­те­ли не толь­ко по­тер­пе­ли во­ен­ное по­ра­же­ние, но и гнус­но над­ру­га­лись над всем, что свя­то для че­ло­ве­ка — над его жиз­нью, че­с­тью и до­сто­ин­ст­вом… И по сей день я с со­дро­га­ни­ем вспо­ми­наю о свод­ках по­терь, еже­днев­но по­сту­пав­ших в штаб на­ше­го 8-го кор­пу­са из шта­бов ди­ви­зий, вхо­див­ших в его со­став: это бы­ла ле­де­ня­щая ду­шу бух­гал­те­рия смер­ти; лю­ди гиб­ли не толь­ко в бо­ях — вско­ре по­сле Рож­де­ст­ва рез­ко воз­рос­ло ко­ли­че­ст­во лю­дей, умер­ших от хо­ло­да и ис­то­ще­ния…».
Ио­а­хим Ви­дер спе­ци­аль­но под­чер­ки­ва­ет, что, хо­тя пред­ло­же­ния рус­ско­го ко­ман­до­ва­ния о ка­пи­ту­ля­ции не­од­но­крат­но ре­ши­тель­но от­кло­ня­лись Па­у­лю­сом, все-та­ки по­сле ка­пи­ту­ля­ции «не­смо­т­ря на бед­ст­вен­ное по­ло­же­ние сво­е­го граж­дан­ско­го на­се­ле­ния, не­смо­т­ря на мно­го­чис­лен­ные объ­ек­тив­ные при­чи­ны, рус­ское ко­ман­до­ва­ние ста­ра­лось по ме­ре сил ока­зать плен­ным по­мощь и улуч­шить их по­ло­же­ние». И в этой свя­зи он осо­бо от­ме­ча­ет, что «мно­гие со­вет­ские мед­се­с­т­ры и жен­щи­ны-вра­чи, дви­жи­мые чув­ст­вом ис­тин­но­го ми­ло­сер­дия и прин­ци­па­ми гу­ма­низ­ма, по­жерт­во­ва­ли со­бой во имя спа­се­ния нем­цев, взя­тых в плен под Ста­лин­гра­дом, — ра­бо­тая в ла­гер­ных гос­пи­та­лях, они за­ра­жа­лись сып­ня­ком, и уми­ра­ли».
Его ито­го­вый вер­дикт од­но­зна­чен: «Бит­ва на Вол­ге бы­ла сво­е­го ро­да ге­не­раль­ной ре­пе­ти­ци­ей пол­но­го по­ли­ти­че­с­ко­го, иде­о­ло­ги­че­с­ко­го и мо­раль­но­го кру­ше­ния на­циз­ма».
Сим­во­лич­но, что имен­но пе­ред са­мым Рож­де­ст­вом пла­нам ос­во­бож­де­ния не­мец­ких ди­ви­зий из кот­ла был на­не­сен со­кру­ши­тель­ный удар. В это вре­мя на по­мощь к ок­ру­жен­ной ар­мии Па­у­лю­са по при­ка­зу ге­не­рал-пол­ков­ни­ка Ман­штей­на дви­га­лась ар­мей­ская груп­па Го­та. Ее на­ступ­ле­ние, по­на­ча­лу ус­пеш­но раз­ви­вав­ше­е­ся с 12 де­ка­б­ря 1942 г., бы­ло вско­ре ос­та­нов­ле­но на ре­ке Мыш­ко­ва.
Не­мец­кие тан­ко­вые ча­с­ти встре­ти­ли ча­с­ти 51-й ар­мии ге­не­ра­ла Ни­ко­лая Ива­но­ви­ча Тру­фа­но­ва, из­ряд­но по­ре­дев­шие во вре­мя ус­пеш­но­го про­ве­де­ния опе­ра­ции «Коль­цо», и пе­ре­до­вые под­раз­де­ле­ния 2-й гвар­дей­ской ар­мии ге­не­ра­ла Ро­ди­о­на Яков­ле­ви­ча Ма­ли­нов­ско­го. Эта ар­мия в су­ро­вых зим­них ус­ло­ви­ях со­вер­ши­ла марш в 200 ки­ло­ме­т­ров на­вст­ре­чу груп­пе Го­та.
Са­мы­ми кри­ти­че­с­ки­ми дня­ми бы­ли 22—24 де­ка­б­ря. Шли кро­во­про­лит­ные бои на ру­бе­же ре­ки Мыш­ко­ва. Пе­ре­до­вые ча­с­ти 57-го тан­ко­во­го кор­пу­са 4-й не­мец­кой тан­ко­вой ар­мии, как пи­шет в сво­их ме­му­а­рах ге­не­рал-фельд­мар­шал Эрих фон Ман­штейн, «уже мог­ли ви­деть на го­ри­зон­те за­ре­во ог­ня Ста­лин­град­ско­го фрон­та! Ка­за­лось, что ус­пех уже поч­ти в на­ших ру­ках…». Что­бы «раз­вя­зать Ста­лин­град­ский ме­шок» не­мец­ким тан­ко­вым ди­ви­зи­ям ос­та­ва­лось пре­одо­леть 40–45 ки­ло­ме­т­ров.
А тан­ки ар­мии Ма­ли­нов­ско­го бы­ли прак­ти­че­с­ки без го­рю­че­го и не мог­ли по­мочь сво­им бой­цам, от­ра­жа­ю­щим ата­ки на­сту­па­ю­щих тан­ко­вых ча­с­тей нем­цев. И тут Ро­ди­он Яков­ле­вич, до­го­во­рив­шись с пред­ста­ви­те­лем Став­ки Вер­хов­но­го Глав­но­ко­ман­до­ва­ния Алек­сан­д­ром Ми­хай­ло­ви­чем Ва­си­лев­ским о сроч­ной до­став­ке ар­мии го­рю­че­го, при­нял ри­с­ко­ван­ное ре­ше­ние. Он от­дал при­каз о вы­во­де но­чью всех тан­ков на по­след­нем го­рю­чем из ук­ры­тий, ими­ти­руя ими бо­е­вой по­ря­док для ата­ки. Око­ло 600 сталь­ных ма­шин вы­полз­ли из ов­ра­гов и ба­лок на от­кры­тую ме­ст­ность и вы­ст­ро­и­лись по всей ли­нии фрон­та. Эф­фект был по­тря­са­ю­щим. Гот до­но­сил в став­ку Гит­ле­ра: «Вся степь усе­я­на со­вет­ски­ми тан­ка­ми» и по­лу­чил при­каз пе­рей­ти к обо­ро­не. Вре­мя бы­ло вы­иг­ра­но, го­рю­чее под­вез­ли, и в 10 ча­сов ут­ра 24 де­ка­б­ря 1942 го­да 2-я гвар­дей­ская ар­мия вме­с­те с 51-й ар­ми­ей с ру­бе­жей на се­вер­ном бе­ре­гу ре­ки Мыш­ко­ва пе­ре­шли в ре­ши­тель­ное на­ступ­ле­ние.
В этот день Цер­ковь чтит па­мять Свя­то­го пре­по­доб­но­го Да­ни­и­ла Столп­ни­ка, не­бес­но­го по­кро­ви­те­ля свя­то­го бла­го­вер­но­го кня­зя Да­ни­и­ла Мос­ков­ско­го. Од­наж­ды, в су­ро­вую зи­му пре­по­доб­ный в те­че­ние бо­лее двух су­ток сто­ял на стол­пе и был весь «с ног до го­ло­вы, об­ле­де­нев­шим, еле ды­ша­щим», ког­да «… ду­ли силь­ней­шие ве­т­ры <….> был и снег, и лед, и мо­ро­зы, а пре­по­доб­ный не толь­ко не имел над сво­им стол­пом ни­ка­кой кры­ши, но ли­шил­ся да­же от ве­т­ра и то­го ко­жа­но­го ку­ку­ля, ко­то­рый был на его го­ло­ве…».
Че­рез не­сколь­ко дней Па­у­люс за­пи­сал в сво­ем днев­ни­ке: «Рож­де­ст­во, ко­неч­но, по­лу­чи­лось не очень ве­се­лое. В тя­же­лые вре­ме­на луч­ше из­бе­гать пра­зд­неств... Не сле­ду­ет, как мне ка­жет­ся, ожи­дать слиш­ком мно­го­го от судь­бы». Сло­во «судь­ба» на­и­бо­лее ча­с­то встре­ча­лось и в пись­мах не­мец­ких сол­дат по­сле Рож­де­ст­ва: «Са­ма судь­ба про­тив нас…» «Бе­ре­ги де­ток, и пусть Гос­подь из­ба­вит их от та­кой судь­бы, ка­кая вы­па­ла мне».