Выпуск N33
2006-03-24
Тираж: 1724 экз.
* * *
"Невозможно - это всего лишь громкое слово, за которым прячутся маленькие люди, им проще жить в привычном мире, чем найти в себе силы его изменить. Невозможно - это не факт. Это только мнение. Невозможно - это не приговор. Это вызов. Невозможно - это шанс проверить себя. Невозможно - это не навсегда. Невозможное ВОЗМОЖНО..."
* * *
Здравствуйте, дорогие друзья!
Сегодня Вы можете прочитать:
- Ярослава Танькова: "С Нового года наступает Эра Милосердия" [прочитать]
- "Турмалин" - это значит радость. [прочитать]
- Литературная страничка. Александр Васильевич Суворов "Два варианта читательского
становления в условиях слепоглухоты" [прочитать]
C нового года наступает Эра Милосердия
2006-й объявлен Годом благотворительности в России
Встреча крупнейших международных и российских благотворителей,
на которой было принято это решение, произошла на прошлой неделе.
Выглядело внушительно. По фойе бродила VIP-толпа. Рядом с президентами
крупных фондов мелькали знаменитости: фигуристка Ирина Роднина,
телеведущая Светлана Сорокина, актриса Елена Проклова. Я поначалу
даже немного растерялась с нашим благородным, но маленьким Отделом
добрых дел...
"Привет, я сухая попа!"
Подхожу к секьюрити. У них списки приглашенных, называю имя,
и тут ко мне подскакивает хрупкая девушка:
- Ярослава, привет! Наконец мы увиделись! Я - сухая попа!
- Ура! - расцветаю я и кидаюсь к "сухой попе" на шею.
Охранники чуть ли не зубами удерживают "невозмутимое выражение
лица". Откуда им знать Катю Берман, которая уже несколько месяцев
ведет придуманную ею же акцию "Сухая попа" по сбору подгузников
для детдомовских малышей из глубинки. И я-то до сих пор знала
ее только по телефону. Она так доходчиво рассказала общественности
про боль от опрелостей из-за постоянно мокрых пеленок, что к
сиротам поехали горы подгузников. Катя отчиталась за каждую пачку
(www.dry-popa.narod.ru/).
Подходит Катя Чистякова - волонтер Российской детской клинической
больницы, разработавшая с друзьями программу поиска доноров крови
для смертельно больных детей (http://www.donors.ru/). Эта программа
спасла сотни детских жизней.
Постепенно собираются несколько десятков замечательных человечищ,
у которых призвание творить добро, хотя они и не имеют ничего
общего ни со звездами, ни с богатством. Кого-то я знаю, кого-то
вижу в первый раз. Но на всех ТАКИХ готова молиться. Они не получают
за свои дела денег. Их профессии не имеют ничего общего с благотворительностью.
Но они отдают все свободное время, силы, мизерные средства, чтобы
кому-то помочь, просто потому, что не могут жить иначе. Они нашли
друг друга и объединились. Именно вопрос, как помочь открыть
в себе этот талант всем остальным, обсуждался на прошедшей пресс-конференции.
"Милосердие" - поповское слово"?
Программа Года благотворительности только разрабатывается. Исследования
показали, что 55% россиян вообще ничего не знают о благотворительности.
И только 2% принимают в ней участие.
- У нас очень популярно понятие "отмывать", - рассуждала Светлана
Сорокина. - Если человек благотворительствует, его подозревают
в "отмывании" либо запачканной души перед Богом, либо денег перед
налоговой полицией.
Развеять недоверие людей к фондам и благотворительности вообще
- вторая задача. Научить отличать спекуляцию на доверии от настоящих
дел. Для этого надо подробнее и чаще рассказывать, что хорошего
делается и как к этому можно присоединиться.
- В Америке есть Карнеги-Холл, Эллис-Талии-Холл... - сокрушался
композитор Александр Журбин. - Это увековеченные имена благотворителей,
которые помогали выжить искусству. Почему у нас нет, например,
какого-нибудь Север-Сталь-Симфонического оркестра? Потому что
не модно афишировать меценатство!
Помните, в фильме "Место встречи изменить нельзя" Жеглов говорит:
"Милосердие" - поповское слово". Такова философия, на которой
полвека воспитывалась наша страна. Быть слабым - стыдно. Сочувствовать
слабому - тоже. В результате общество до сих пор стесняется понятия
"благотворительность". Сделать эту тему популярной, - первая
задача грядущего Года благотворительности. А для этого, решили
все, надо разработать систему грантов, наград для благотворителей.
Чтобы люди, делающие добро, чувствовали, что их ценят.
Отдельная часть плана - изменить закон в пользу благотворителей.
Сейчас доброе бескорыстное дело ничем не отличается от любого
другого - коммерческого. То есть с благотворительности тоже надо
платить налоги. Это при том, что на том же Западе меценат пользуется
кучей льгот.
Обычные люди-ангелы
Особенно мне понравилась та часть обсуждения, в которой говорилось
про благотворительность "для всех". То есть не глобально, про
изменение законов и крупные компании, а про простых людей, которым
можно помочь научиться делать добро. Ведь именно таких людей
большинство в России. Вот только жаль, именно про это маловато
было сказано. То есть, сказано-то было много, но не теми...
У микрофонов побывали президенты крупных фондов, звезды и политические
фигуры. Они вставали с VIP-мест и говорили замечательные вещи.
А я с грустью смотрела на зал, в котором на обычных местах во
множестве сидели те самые обычные люди-ангелы, о которых писала
в самом начале. Я думала о том, что именно их надо было бы сажать
в VIP-ряд. Именно их в первую очередь надо выпустить к микрофону
и попросить рассказать, как они - незаметные служащие, получая
копейки, нашли в себе силы подумать о других. И если бы они стали
рассказывать, именно за ними надо было бы, затаив дыхание, записывать
каждое слово, чтобы потом сделать эти записи основой программы
Года благотворительности. Ведь, мне думается, когда ты на вершине,
норма - оглянуться назад и протянуть руку отстающему. А вот что
заставляет людей, которые сами с трудом карабкаются на эту вершину,
нагружать себя проблемами более слабых? Это, мне кажется, и есть
основа, душа милосердия.
КОНКУРС
Мы ищем талантливые сердца!
Так как программа Года благотворительности только разрабатывается,
предлагаем поучаствовать в ней и вам, дорогие читатели. Итак,
какой способ благотворительности создали вы? Может, вы современные
тимуровцы, благодаря которым легче живется бабушкам вашего дома
(улицы, района)? Или создатели дворового театра, благодаря которому
местные дети не шляются по подворотням, а играют спектакли? Или
придумали еще какое-то добро, которое нам просто не приходит
в голову! Напишите нам о нем, а мы предложим ваш проект в программу
Года благотворительности. И, кто знает, может, он получит какой-то
грант? Условие одно: никакой "маниловщины", все ваши проекты
должны быть действующими и, естественно, бескорыстными.
Пишите: "Комсомольская правда", улица "Правды", д. 24, Москва,
125993, 6-й этаж. Таньковой с пометкой "Год благотворительности".
E-mail: Tankova@kp.ru
"Эта рубрика для людей с добрым сердцем..." - гласит вступление
к страничке, которая выходит у нас два раза в месяц. Писем с
просьбами о помощи приходит очень много. Мы рассказываем о бедах,
постигших людей, и просим: "Помогите!" Не было еще случая, чтобы
вы не откликнулись.
Спасибо вам и низкий поклон за все!
Ярослава ТАНЬКОВА
"Турмалин" - это значит радость.
Скажу честно, я не ожидала ничего особенного от этой встречи. Думала - обычное социальное учреждение, каких много.
И была приятно удивлена. Потому что не всякий труд у нас, здоровых, в радость. А там создают чудо для тех людей,
которые были обречены нашим обществом стать изгоями. Там они живут 5 дней в неделю и счастливы. Предлагаю Вашему
вниманию небольшую заметку одной из сотрудниц "Турмалина" о своем центре.
Центр социальной реабилитации "Турмалин" - это дом для
детей и взрослых с нарушением интеллекта (различной степени тяжести).
Здесь они встречают человечность и уважение. Здесь их принимают,
несмотря на особенность, непохожесть на других людей. И в то
же время они чувствуют - они полноправные люди, как и все остальные.
"Турмалин" предоставляет этим людям, прежде всего, возможность
работать в художественно-ремесленных мастерских (керамической,
ткацкой, валяльной, свечной, столярной). Вместе с мастерами,
молодые люди выпускают продукцию, которая продается в обычных
магазинах Москвы.
Люди хотят работать. В работе они находят применение своим
силам и способностям. И их труд нужен другим. Таким образом,
взрослый человек с нарушением интеллекта чувствует себя нужным
обществу и принятым этим обществом. Работа в мастерских построена
таким образом, что даже люди с ограниченными моторными возможностями,
могут самостоятельно выполнять свою часть работы.
Для детей и подростков в " Турмалине " организованы классы
социальной реабилитации, где ребятам преподают школьные предметы.
Дети и взрослые чудесно проводят время вместе, старшие
помогают младшим во время занятий или одевания на прогулку.
Помимо работы, у всех есть время просто побыть вместе, научиться
беседовать друг с другом, рисовать, петь песни или ставить спектакли.
Время обеда или чая - это всегда маленький праздник, в
подготовке которого участвуют все.
Кроме работы в мастерских и детских групп, детям и взрослым инвалидам
предлагается индивидуальная абилитация: с ними работают логопед-дефектолог,
психолог, специалисты по музыкальной и арт-терапии.
Родители участников " Турмалина " также не остаются в стороне.
Родительский комитет представляет интересы своих детей-инвалидов
и "Турмалина" в государственных учреждениях.
Так же каждую неделю у нас в Центре проходят консультации для
детей и их родителей.
Наши двери открыты пять дней в неделю (кроме субботы и воскресенья)
с 10.00 до 17.00
Два варианта читательского становления в условиях слепоглухоты
А.В. Суворов
В одной из первых своих рассылок я рассказывала об этом замечательном человеке и друге -
слепоглухом докторе наук из Москвы. Сегодня Вашему вниманию предлагается первая часть его рассказа.
Простите великодушно, но окончание - через неделю. Размеры рассылки, увы, не позволяют...
ВАРИАНТ ПЕРВЫЙ
Ранняя глухота - наступившая до того, как у ребёнка закрепится
общение на родном национальном языке.
Поздняя глухота - наступившая после этого.
Я - позднооглохший слепой. Плохое зрение заметили на четвёртом
году жизни (практическая слепота), а снижение слуха - на десятом.
В течение жизни зрение и слух продолжали ухудшаться.
Началось моё читательское становление с маминых читок вслух.
Она, чаще всего перед сном, читала мне какие-то детские книжки.
В школе слепых букварём овладевал трудно. Но когда - к концу
второй четверти - овладел алфавитом, быстро прочитал все тексты
в букваре, в "Родной речи" даже для второго класса (а может,
и третьего), и вообще сразу проявил страсть к чтению. Первой
библиотечной книжкой стал сборник сказок Р.Киплинга "Слонёнок".
Авторы для меня тогда не существовали, только названия текстов,
и сейчас могу назвать автора потому, что нашёл эти сказки в электронном
виде.
Перед первыми летними каникулами я очень удивил учительницу просьбой
- дать книги домой, на каникулы. Больше никто из первоклассников
об этом не попросил. А я в течение летних каникул ещё не раз
рвался в школьную библиотеку - сменить книги.
Скорость чтения тренировал, стараясь читать вслух, не снижая
темпа речи.
Занимался этим ещё к концу первого класса. Помню, сидел на скамейке
возле школьного общежития с книгой "Родной речи" на коленях,
и читал вслух, стараясь не запинаться и не тормозить. В результате
впоследствии директор школы не раз приглашал меня в свой кабинет,
чтобы кому-то показать, как я быстро читаю.
Потом из брайлевских периодических изданий я узнал, что в школах
слепых и в организациях общества слепых регулярно проводятся
конкурсы на скорость чтения по Брайлю. Я в таких конкурсах не
участвовал, но наверняка был бы победителем: уже к концу первого
класса читал с естественной устно-речевой скоростью.
В моём случае не было проблемы - приучить, приохотить к чтению.
Я всегда хотел и любил читать, с самого начала. Возможно, это
объясняется моим изгойством в школе слепых: с первых же дней
отношения с одноклассниками не сложились. Играть ещё в детском
саду я привык один, фантазируя вслух. Со стороны это воспринималось
как "говорение с самим собой", принималось за признак какой-то
психической ненормальности, и ребята, подкараулив меня за "говорением
вслух", тут же приступали к "лечебным процедурам" - били меня.
Я прятался, забивался в самые дальние закоулки школьной территории,
меня выслеживали - и били... Таким образом начиналось формирование
у меня внутренней речи... По крайней мере, внешнюю речь внутрь
вколотили - обеззвучили.
От скучнейших, нуднейших "общественных мероприятий" вроде классных
и пионерских собраний, маршировок после ужина, я старался где-нибудь
спрятаться с книжкой.
Хорошо помню подвал под лестницей, забитый исписанной брайлевской
бумагой. Находили меня там не всегда, а когда вычислили - опять
же били. Слух, вероятно, уже снижался, и хотя я сидел за первой
партой, объяснений учительницы не понимал. И, разумеется, прятал
под парту книжку. Как-то её у меня отобрали, да и забыли отдать,
а без возврата книжки в библиотеке отказывались выдавать другие.
Пришлось "кусочничать" по партам одноклассников. Только месяца
через два я решился попросить учительницу отдать реквизированную
на уроке книжку, о которой, как тогда же и выяснилось, она просто
забыла. Книжку она мне вернула, я расплакался от облегчения,
а она была так растрогана, что прижала мою голову к своей груди
и гладила, успокаивая.
Первый раз "как закалялась сталь" я прочитал ещё на летних каникулах
между вторым и третьим классами. (Тем самым летом, когда заметили
резкое падение слуха.) Любил книжку "Чапаёнок" и другую, тоже
из времён гражданской войны - "Миколка-Паровоз". Иногда хватался
за непосильные тексты.
Взял в школьной библиотеке "Изгнание шестикрылого серафима".
Раз шесть крыльев - значит, сказка. Оказалась научно-популярная
книжка про электротехнику, с попутной научно-атеистической проповедью.
Я долго держался за эту муть, пытался "в силу самодисциплины"
(Твардовский) всё же дочитать, но так и не одолел.
Из пятого класса школы слепых меня забрали в Загорский детский
дом для слепоглухонемых. Привезли туда в воскресенье. И хотя
библиотека, разумеется, не работала, специально для меня её открыли
и дали книжку - опять "Чапаёнок".
Ладно, ничего, что уже читал - завтра обменяю. Главное - дали,
несмотря на воскресенье, нашли ключ от библиотеки. В школе слепых
о подобном и мечтать не приходилось, и такое отношение меня сразу
расположило в пользу детдома.
Однако вскоре и там мою читательскую страсть посчитали чрезмерной.
За моё здоровье испугались - ни прогулок, ни нормального сна,
всё время с книжкой. По ночам вообще развернулся настоящий детектив.
Нянечки и дежурившие ночью медицинские работники отбирали у меня
книги, чтобы я спал. Я пробовал читать под одеялом, но книги
сквозь одеяло хорошо прощупывались. Тогда я стал читать открыто
и, чувствуя чьё-то приближение (по ветеркам, которые всегда возникают,
когда человек идёт, - или уж не знаю, как), прятал книгу между
кроватью и стеной спальни. Стоймя, благо брайлевские книги достаточно
для этого громоздкие.
Толстые тётеньки шарили под кроватью, но до стены не доставали.
Хоть не сразу, но распознав мою хитрость, меня переложили на
кровать посередине спальни. Кровати, однако, стояли попарно,
и мне стало даже удобнее - засовывал книжки между кроватями.
Фиг вам, толстые тётеньки...
Короче, в детстве и вплоть до среднего подросткового возраста
чтение было для меня запретным плодом, который, как известно,
тем более сладок. Потом на меня махнули рукой, и я - дорвался.
На летних каникулах из республиканской библиотеки слепых книги
мне возили грузовиками, и к отъезду в детдом я успевал их прочитать.
Остросюжетные книги, если с утра до вечера, я проглатывал по
четыре или даже пять брайлевских книг. (Одна брайлевская книга
- это между тремя - четырьмя печатными листами, примерно три
с половиной. По Брайлю поэтому книги издаются комплектами: "Педагогическая
поэма" А.С.Макаренко и "Молодая гвардия" А.А.Фадеева - комплекты
по двенадцать книг, "Как закалялась сталь" - в шести книгах.
Пять брайлевских книг в день - это не меньше пятнадцати печатных
("учётно-издательских", как пишется на обороте титульного листа
каждой брайлевской книги) листов.)
Главным образом из книг я черпал содержание для своей игры-фантазирования.
Читал с интересом обо всём, кроме любви. Про войну, про разведчиков,
про восстания и революции... Фантастика, сказки - увы, их было
мало, - художественные исторические произведения, научно-популярные,
поэзия - предпочтительно поэмы или сюжетная, а так же публицистическая,
гражданская лирика. До любовной я дорос только к тридцати трём
годам, зато литературной критикой (прежде всего Белинский) увлёкся
уже приблизительно в четырнадцать лет.
Учебники всегда ненавидел, но с удовольствием читал научно-популярную
литературу - по физике, астрономии, химии, биологии... Любил
географические карты - к сожалению, их всегда не хватало (рельефных).
Физическая карта СССР и политическая карта мира были моими любимыми
"игрушками" - я фантазировал с опорой на них, придумывая путешествия
и, конечно, отступления-наступления.
Эпохальную роль в моём мировоззренческом становлении сыграл
роман И.А.Ефремова "Туманность Андромеды". Мне очень захотелось
жить в изображённом Ефремовым коммунистическом будущем. Это эмоционально
подготовило меня к принятию работ Эвальда Васильевича Ильенкова,
той теоретической модели коммунизма как общества поголовной талантливости,
которую Ильенков разрабатывал, обосновывал и отстаивал.
"Педагогическую поэму" я впервые прочитал не позже чем в тринадцать
лет, тогда - с некоторым скрипом, а позже не раз перечитывал
взахлёб. Лермонтова и вообще сразу полюбил, а после статьи Белинского
просто "заболел" его творчеством. Вообще, старался читать с опережением:
брал учебники по истории литературы, выписывал авторов, а потом
просил и х книги в библиотеке. Если не было - привозили из Москвы.
Учебники же по истории читал как художественную литературу, скучая,
правда, там, где речь шла про экономику. Но я всегда был, по
выражению Твардовского, "волевым читателем": скучные места никогда
не пропускал.
Это уже взрослым начал капризничать - не дочитывать чего-то...
Первая попытка писать стихи относится к восьми - девяти годам.
Читая стихи Пушкина в "Родной речи", я решил, что по-другому
сказать просто невозможно, а значит, я тоже так сумею. И очень
удивился - не сумев. Но ближе к четырнадцати годам начал писать
стихи всерьёз, уже понимая, насколько непростое это дело, и готовый
терпеливо учиться.
Стихи меня привлекали прежде всего как некоторый суррогат музыки,
по которой я очень скучал. Так я и отвечал на вопрос, что такое
стихи: это музыка слов. И поначалу для меня важнее содержания
было - соблюсти тот или иной полюбившийся мне стихотворный размер.
Например, четырехстопный ямб некоторых лермонтовских поэм - "Последний
сын вольности", "Мцыри" и, если не ошибаюсь, "Боярин Орша". Музыкой
этого ямба я несколько лет просто "болел". В школьных сочинениях
пытался подражать Белинскому, упражняясь в жанре публицистики.
Очень увлёкся полемической публицистикой - прежде всего тот же
Белинский сначала, а потом и Ленин. Я наслаждался остроумием
полемистов, ещё не понимая, что у Ленина полемика часто переходит
в площадную ругань. Ленинское, пусть и грубое зачастую, остроумие
очаровало меня надолго. Впервые увлёкся полемизмом Ленина, наткнувшись
в сборнике его работ об Октябрьской революции на книгу "Пролетарская
революция и ренегат Каутский". Понял там мало, но понравилось,
как Ленин Каутского высмеивал... Первый раз я эту книгу попробовал
прочитать не позже чем в пятнадцать лет.
В собственных текстах - и стихах, и прозе - сознательно добивался
разговорности. Считал и считаю, что писать надо тем языком, которым
пользуешься в прямом общении. Всегда ненавидел ходульность, заумь.
Не терпел перегруженных терминологией текстов. Как-то интуитивно
всегда шарахался от вербализма, то есть не пользовался словами,
значения которых не понимал. Точность передачи мыслей и чувств
на "человеческом", а не "птичьем" языке - вот мой всегдашний
стилистический идеал. С самого начала литературного творчества.
Рекомендации соблюдать "законы жанра" (в научных работах), применяя
непереваренную терминологию - всегда как минимум игнорировал.
А чаще откровенно, иронически, а то и брезгливо, отвергал. Принудить
меня к наукообразию во имя соблюдения "законов жанра" было невозможно.
Проигнорировал я эти "законы" даже в своих диссертациях, за что,
в итоге, учёные советы мне были благодарны - в кои-то веки диссертацию
читать было интересно...
Аллергия на наукообразие в студенческие годы привела к тому,
что с первого же курса я вынужден был заняться переводом научных
текстов с "птичьего" языка на "человеческий". И делал это письменно.
Читая научный текст, тут же пересказывал его, абзац за абзацем,
страница за страницей, на свой лад - так, как мне интереснее
и понятнее. Я назвал это "популярными изложениями", из которых
состояла моя первая курсовая работа. Александр Иванович Мещеряков
сказал, что сам он не сумел бы пересказать эти работы настолько
просто и эмоционально.
Правда, ориентируясь на ленинский образец, я не чурался откровенного
хулиганства по принципу: ради красного словца не пожалеть и родного
отца. Не щадил, не жалел - никого. Издевался над оппонентами
в своё удовольствие. Это пришлось изживать десятилетиями, и сейчас
ещё не считаю, что полностью изжил. К счастью, у меня были в
распоряжении более высокие образцы полемики - пронизанные тончайшей
иронией работы Плеханова, Ильенкова (очень, как я однажды обнаружил,
близкие по манере полемики)... "Популярно излагая" "Загадку человеческого
"Я" .Т.Михайлова, высоко оценил его остроумие. В жизни же (поскольку
его тексты стали доступны в основном благодаря компьютеру) главным
учителем юмора стал для меня Борис Михайлович Бим-Бад. А так,
до знакомства с ним, - юмор Некрасова, Твардовского, Пушкина,
Белинского...
Юмор в лирике и публицистике передаётся принципиально сходно,
в отличие от художественной прозы. В лирике и публицистике смех
вызывает меткое словцо, а в художественной прозе - смешное положение,
в котором очутился персонаж. Конечно, это не абсолютное различение,
в прозе тоже можно встретить остроумную характеристику (например,
у Шолохова - "ораторский зуд" Деда Щукаря), но в лирике и публицистике
меткое выражение - основное, а в художественной прозе - это играет
подчинённую роль, при описании смешных положений. В общем, одно
дело, когда предмет юмора - идеи и чувства, и другое, когда -
забавная ситуация.
"Популярные изложения" меня не только выручили, но и очень подвели.
Пересказывая научные тексты, составляя к ним предметные указатели,
делая щедрые выписки - я, в итоге, читал очень медленно, нередко
так и не одолевая ту или иную книгу до конца. Очень не скоро
я решился "просто читать" (научные тексты). Да и, как ни странно...
"лень вперёд родилась": хотелось уже при первом чтении взять
сразу всю глубину содержания, чтобы потом не надо было перечитывать,
и не сомневаться в точности изложения в собственных научных текстах.
К схватыванию основных идей научного текста с первого чтения,
в конце концов, я пришёл, но путь к этому занял несколько десятилетий.
Поэтому недоверчиво усмехаюсь, когда меня вдруг начинают хвалить
за "широкую эрудицию". Всегда считал и считаю свою эрудицию более
чем скромной.
Правда, это касается, так сказать, "Программной литературы".
Той, которую надо "проходить" в школе, или по которой сдавать
сессию в ВУЗе, или на которую надо как-то отреагировать в ходе
научной работы.
Такого рода "заданные" тексты никогда читать не хотелось. Другое
дело - фоновое чтение, текущее, вполне стихийное, бессистемное.
Без оглядки, без сверхзадачи сразу взять всю глубину содержания,
без возни с указателями, словарями терминов, пересказами...
"Вкусно" - ну и читаешь "просто так". Объём такого чтения у меня
всегда неизмеримо превосходил объём чтения "программного". А
это тоже создавало определённую эрудицию. Многое я позволял себе
забыть - и сами книги, и авторов. Но многое ложилось в душу само.
И навсегда.
"Популярные изложения" - это для чтения "по программе", а наряду
с ним обязательно должно быть и чтение фоновое, так называемое
(неточно) "для души".
Фон должен быть обязательно. И самое любимое чаще всего именно
там, в фоне. Бывают перемещения из программы в фон. Например,
не повезло с "Евгением Онегиным": не успел прочитать и полюбить
до того, как стало надо "проходить" и писать "сочинение". В итоге
к этому роману долго не хотелось прикасаться. Но однажды на летних
каникулах захотел почитать любые стихи, а в библиотеке нашёлся
только комплект второго тома избранных сочинений Пушкина - "Евгений
Онегин", поэмы, драматические произведения... С тех пор "Евгения
Онегина" люблю, переместив его из программы в фон. Поэтому я
очень рано вполне сознательно старался опережать программу, чтобы
классика по возможности попала в фон. Иными словами - в число
наиболее "вкусных" книг.
Нормальному читательскому развитию патолого-анатомический подход
к книгам противопоказан, сплошь да рядом, пытаясь "приучить",
на деле - отучают от книг.
Это общее место, но... воз и ныне там. А список отвлекающих от
книги факторов растёт и растёт. Двор, магнитофон, телевизор,
компьютер... Виноватых ищут и находят, вот только избавиться
от патолого-анатомического подхода к приобщению к книгам никак
не получается - сплошь да рядом.
продолжение следует
Ну а я сегодня с Вами прощаюсь.
Всего Вам самого доброго.
Любви и терпения!
|
